20-й век в стереоколонках. Нежные-сломавшиеся нововенцы и несгибаемый Стравинский

Вот уж правда, все познается в сравнении. Два камерных концерта встык. Стравинский и нововенцы, те самые, разрушители музыки - изобретатели атональности. И, неожиданно для слушателя, два этих концерта сплетаются в одно целое. словно плеснув живой водой и на суховатого вроде бы Стравинского, и на мытарей додекафонии, вовсе, мол, формалистов-выпендрежников от композиции.

28.09.2021. Рахманиновский зал Московской государственной консерватории. И.Стравинский. Три фрагмента из балета «Петрушка» (переложение для фортепиано автора). Соната №2 для фортепиано. Концерт для двух фортепиано. Юрий Фаворин, фортепиано; Михаил Турпанов, фортепиано.

2.10.2021. Рахманиновский зал Московской государственной консерватории. А.Веберн. Четыре пьесы для скрипки и фортепиано. А.Шенберг. Фантазия для скрипки и фортепиано. А.фон Цемлинский. Соната для виолончели и фортепиано. Михаил Дубов, фортепиано; Александр Тростянский, скрипка; Ольга Демина. виолончель.

Больно они там были нежные, в Вене, вот что я вам скажу.

Размягченные добротой Гайдна, пусть и философичной; обласканные сладкозвучными гармониями Моцарта и Шуберта.

И вот появляется, значит, Арнольд Шенберг. И берется сочинять в проверенном временем лирико-эмоциональном ключе, доводя эмоциональную составляющую до кипения. Послушайте его раннюю Просветленную ночь – там жуть, какие страсти втиснуты в последовательный сюжет, то бишь в привычный музыкальный формат. Дальнейшее известно. От Шенберга к соседу-художнику ушла жена, потом вернулась, а художник, в свою очередь, свел счеты с жизнью.

Ну, и от избыточного градуса кипения котел мелодики взорвался. И Шенберг произвел на свет атональную музыку. Высоко ценимую теоретиками и презираемую обыкновенными слушателями.

Она, эта музыка, – зачем? Она, вообще говоря, – про что? Теоретики, ладно, пускай и дальше зарабатывают себе хлеб в сторонке. Но есть ли в Шенберге и его свите что-то важное не для них, а для нас?

Вот четыре маленькие пьесы Веберна, особенного персонажа среди нововенцев, ибо только его творческому духу атональность была свойственна органично (как, к примеру, Дебюсси – импрессионистское восприятие мира). С первых звуков слышим разрыв внешнего и внутреннего. Экзистенция и действие, равно как и воздействие на эту самую экзистенцию, живут в мире Веберна категорически порознь.

А дальше прозвучала Фантазия Шенберга, позднее его сочинение, написанное почти через полвека после Просветленной ночи. И представьте, после закалки лаконичным манифестом Веберна, слушать Шенберга оказалось занятием необычайно увлекательным!

То, что не передать словами – да и кто решится на такую страшную исповедь? Гремучая смесь импульсов, бродящих в сознании и подсознании. Перескоки - самые невозможные, казалось бы. С импульса на импульс. От пронзительной нежности к «Задушил бы эту гадину!». Занятно: у позднего Шенберга всплывают мотивы все той же Просветленной ночи, только там ему нужно было мучительно вести тему по проторенному маршруту - а здесь вся взъерошенная правда выкопана и разбросана в беспорядке. Широк человек, сузить бы…

Экспрессия разорвана на клипы. Вот гнев. Вот печаль. Вот раж. И совершенно очаровательное подрагивание от прикосновения смычка Александра Тростянского к струнам: надо же из этого наворота внутренних мотивов следовать какой-то внешней линии поведения, однако…

Ну, разрыв так разрыв. Спорить не будем – у каждого своя правда. Тем более что в концерте значительное место было уделено Цемлинскому, нововенцам предшествовавшему и их появление в каком-то смысле предрекшему. Ибо он грустно прощался своею музыкой со всем лиричным-светлым и идеальным-иллюзорным. И в виолончельной его сонате лирическая тема будто забирается в тупик. Крутится на месте – и некуда ей дать выход, хоть как-то ее пристроить. Вот бодренькие будни за окном шумят, вот маршик прорезается – а лирическая тема подумала, примерилась, да и отошла восвояси в назначенный уголок свой короткий век доживать.

А параллельно нововенцам – Стравинский. И совсем другая музыка про тот же век 20-й, зверски разорвавший внутренний мир человека в клочья. 

Преимущественно общий план. Атмосфера. Контекст.

Здесь классические музыкальные формы наложены на новую, взрывчатую реальность. И эффект звукового исследования – сильнейший.

«Петрушка» у Стравинского не просто гениален и прозрачно актуален нынче, он вечно живой. Общий план здесь устрашающе разгульный, а в гиперэмоциональном исполнении Юрия Фаворина вовсе приводит в оцепенение. Но еще выразительнее смена плана на крупный, образно говоря, - резкий наезд композиторской камеры на персонажа-карикатуру, персонажа-куклу. Когда она, предназначенная толпе на потеху, очеловечивается вдруг…

Флюиды человеческого у Стравинского – Фаворина искрящейся дрожью пробегают по толпе, да толпа их давит, топчет. «Вдоль по Питерской»… «Каравай мой, каравай! Кого хочешь выбирай!»… Фаворин со скрупулезностью сапера исследует. как этот манок разгульности, соблазна, кайфа бродит по толпе…

И – форсирование в басах. Экспансия басов. Продалбливание из басов живой, но ломкой и падкой на соблазн человечьей нотки…

Фортепианная соната 1924 года - словно ритмическая характеристика, по Стравинскому, века 20-го. Заданность ВСЕГО. Ограниченность душевных движений – только полудвижение. Почти непреодолимая настороженность медленной части. Скованность под надзором-контролем всевластной неведомой и страшной силы. И гонка, бессмысленная беличья гонка в колесе.

И – самое сильное, что прозвучало за два вечера: Концерт для двух фортепиано, 1932-1935 годов.

Псевдопафос одного рояля. И безмерная суетливость другого, переходящая в лихорадку. Если в иных сочинениях Стравинский не выходит из амплуа бесстрастного наблюдателя-фиксатора, то здесь проводит исследование с пристрастием. Эта музыка даже похожа на мобилизационную. Запредельно тревожная пластика музыкального языка. Полумелодии, вспыхивающие и гаснущие в сознании. Вмешательство в это сознание настолько внезапно и бесцеремонно, что, наверное, только чуткий русский композитор мог такое выразить (у Хиндемита музыка не менее грозная, но она идет по большей части этаким методично-немецким сплошным потоком).

В любой момент – с тобой сделают что угодно. Ты обездушен — и в каждом своем действии подобен марионетке, дергаемой за ноги-за руки. И ты беззащитен.

Из тебя будто молотом выбивают разум.

В заключительной части Концерта – Прелюдия и фуга. Прямое обращение к вечному. То ли колокола в последнем отчаянном усилии бьют тревогу изо всей оставшейся колокольной мощи, то ли неведомая сила разносит остатки человечьего сознания в щепы…

Жестким композитором был Игорь Стравинский. И для самоопределения на исторической местности стоит слушать его почаще.