Театр больше не одна из необходимых составляющих моего бытия. Незаметно ушло очарование сцены.
Но старая нежность к этому старому колдуну осталась. При слове "кино" никогда так не вздрогнет внутри, как при слове "театр".
Пожалуй, повторю здесь свою старую запись - как оно все для меня начиналось. Полвека назад...
В Москву мы перебрались в 1971-м. Я закончила институт, папа вышел в отставку, возвращались мы «на материк» с Сахалина, так что имели полное право здесь поселиться. (Тогда еще был актуален вопрос «лимита», кто помнит.)
Но я не об этом.
В столицу я явилась готовой потенциальной театралкой. Откуда оно взялось, никто не сумеет сказать. Это не было семейным «наследством», и жили мы там, где театр… да, был (в Южно-Сахалинске, где я училась в институте), но он не мог послужить отправной точкой любви.
В общем, «оно само».
Приехали мы летом, когда театры были на каникулах. Не походишь. У меня после института тоже случились каникулы примерно на полгода: устроиться на работу оказалось непросто, хоть я честно была готова идти в обычную школу обычным преподавателем. Но тогда, видимо, в московских школах ситуация была немножко иная, чем немножко позже, и на мой сахалинский диплом крутили носами.
Так что полгода я сидела на родительской шее и даже без стипендии. Многого не просила, а на билеты в театр мне выдавали исправно.
Потому что лето кончилось, и начался театральный сезон!
Я его начала с Театра Станиславского.
Того, что на улице Горького, которая теперь Тверская, а в театре теперь какой-то электротеатр. «Станиславский» в те поры не гремел, и заслуженно, но он открыл сезон в числе первых, это раз, и два – туда было несложно брать билеты. Потому что билеты в гремевшие театры – это была отдельная высокая песня.
Итак, Драмтеатр Станиславского. Там я познакомилась с Брехтом. «Трехгрошовая опера», «Мамаша Кураж»… Уж как там ни было поставлено, да и я не была искушенным зрителем, - а все равно это было потрясением. Разве может не потрясти Брехт. Потом я его стала просто читать и поняла, что он один из немногих драматургов, кого мне нравится читать, как прозу, а не только смотреть.
Ходила я туда – а сама ждала встречи с «Таганкой». Ну, это понятно. Таганка была (или был?) Высоцкий. Потом, конечно, не только он, но все равно в первую очередь он, несмотря на Смехова, и Золотухина, и Филатова, и Демидову, и Славину…
Пока Таганка догуливала лето, я времени не теряла. Станиславский Станиславским, но я записалась в театральную библиотеку. («Адрес? Вам где снимаю или где прописана? Нет, не учусь, уже закончила… Нет, не по линии театра… Нет, пока не работаю…» Однако допустили.) И ходила туда в читальный зал, как на работу – ежедневно, с утра и до вечера. Выписала из каталога все, что у них было про Таганку, начиная с древнейших, еще до-любимовских времен, и мне только знай подтаскивали. Ну и Брехта заодно, да и весь тогдашний таганковский репертуар выучила. Так что потом у театра в очередях у кассы читала брехтовские зонги, там народ был понимающий.
И вот открылся сезон на Таганке! Я сменила вид работы: с утра первым автобусом и метро – к театру, занимать очередь в кассу. В двенадцать касса открывается, к часу-двум билеты на руках: строго два билета на спектакль в одни руки, если в урочный день показывают два спектакля – значит, можно брать по билету на каждый. Потом – домой, поесть, привести себя в порядок. А вечером – спектакль! И возвращаться домой к ночи, шалея от впечатлений…
Такое бывает раз в жизни.
Не осуждайте меня: это был короткий период свободы от положенных каждому жизненных обязанностей, и я применила его не худшим образом, полагаю.
На закуску расскажу, как я попала на просмотр «Гамлета». Даже не на премьеру – на просмотр! Это еще круче.
Стояла, как обычно, в очереди в кассу. И вдруг вопль: «За углом со служебного входа идут на просмотр!» Мы ломанулись туда.
Шли, понятно, приглашенные и причастные. На просмотры билетов не продают. Но мы там устроили такую кашу, что причастным пришлось туго…
Мне дико повезло: толпой меня приволокло к дверям, и я случайно попала в невод – длинные руки Бориса Хмельницкого, который тащил из круговорота своих знакомых. Загреб немножко лишнего. Я нырнула ему под руку – и внутрь, а о секьюрити в те поры не слыхивали.
Интуиция и дальше вела меня в нужном направлении, и я не сунулась в партер, а сразу на балкон. Потому что перед началом на сцену вышел Юрий Петрович Любимов и сказал, что вот, прорвались… и дверь выдавили… мы так начинать не можем. Пусть все выйдут в фойе, там разберемся, у кого пропуска, а прочие пусть ждут премьеры. Партер побрел наружу… Но балкон стоял монолитом. Нас можно было снять только вместе с конструкцией. На нас плюнули рукой…
И мы видели всё. Вениамина Смехова – Клавдия, и Аллу Демидову – Гертруду, и Наталию Сайко – Офелию, и Максима Штейнрайха – Полония, и Леонида Филатова – Горацио. И Владимира Высоцкого – Гамлета.
«Гул затих. Я вышел на подмостки…»
Я не знаю, принято ли выходить на поклоны на просмотрах. Они – вышли. Вместе с Любимовым.
Высоцкий был белый и мокрый. Гамлет ему давался недешево. Любимов взял его рукой за шею и наклонил. И какое было лицо у него самого…
Не забыть всего этого.
Community Info